Неточные совпадения
За церковью,
в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он
зашел в маленькую,
теплую комнату, сел у двери,
в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Шел ли набожный мужик, или дворянин, как называют себя козаки, одетый
в кобеняк с видлогою,
в воскресенье
в церковь или, если дурная погода,
в шинок, — как не
зайти к Солохе, не поесть жирных с сметаною вареников и не поболтать
в теплой избе с говорливой и угодливой хозяйкой.
Бывало —
зайдет солнце, прольются
в небесах огненные реки и — сгорят, ниспадет на бархатную зелень сада золотисто-красный пепел, потом всё вокруг ощутимо темнеет, ширится, пухнет, облитое
теплым сумраком, опускаются сытые солнцем листья, гнутся травы к земле, всё становится мягче, пышнее, тихонько дышит разными запахами, ласковыми, как музыка, — и музыка плывет издали, с поля: играют зорю
в лагерях.
Об этих подарках и
зашла теперь речь: все находили, что подарки — прекрасный обычай, который оставляет
в детских умах самые
теплые и поэтические воспоминания; но дядя мой, Орест Маркович Ватажков, человек необыкновенно выдержанный и благовоспитанный, вдруг горячо запротиворечил и стал настаивать, что все сюрпризы вредны и не должны иметь места при воспитании нигде, а тем паче
в России.
Предвкушая возможность вытянуться на лавке или хоть на полу
в теплой избе,
захожу в избу…
в одну…
в другую…
в третью…
Он разбавил спирт водой, дал мне выпить, и я тут же
в передней съел кусок ветчины.
В животе
потеплело, и тоска на сердце немного съежилась. Я
в последний раз пришел
в спальню, поглядел на мертвую,
зашел к конторщику, оставил ампулу морфия врачу и, закутанный, ушел на крыльцо.
— Не спится, ребятишки… Мыши проклятые скребут, на улице снег скрипит, — студентишки шляются,
в магазин — девки
заходят часто, это они — греться, курвы! Купит плюшку за три копейки, а сама норовит полчаса
в тепле простоять…
В начале улицы еще было ветрено, и дорога была заметна, но
в середине деревни стало тихо,
тепло и весело. У одного двора лаяла собака, у другого баба, закрывшись с головой поддевкой, прибежала откуда-то и
зашла в дверь избы, остановившись на пороге, чтобы поглядеть на проезжающих. Из середины деревни слышались песни девок.
В апреле, перед Пасхой, я
зашел как-то к Борису. День был на редкость
теплый. Пахло талым снегом, землей, и солнце светило застенчиво и робко, как улыбается помирившаяся женщина после слез. Он стоял у открытой форточки и нюхал воздух. Когда я вошел, Борис обернулся медленно, и на лице у него было какое-то ровное, умиротворенное, детское выражение.
Это место, где мы лежали, называется Анакапри и составляет возвышенную часть островка. Солнце уже
зашло, когда мы отправились вниз, и светила неполная луна, но было все так же
тепло и тихо и где-то звучали влюбленные мандолины, взывая к Марии. Везде Мария! Но великим спокойствием дышала моя любовь, была обвеяна чистотою лунного света, как белые домики внизу.
В таком же домике жила когда-то Мария, и
в такой же домик я увезу ее скоро, через четыре дня.
Она
заходила по террасе около стола.
Теплый свет сквозь наружные маркизы ласкал ее гибкий стан,
в полосатом батистовом пеньюаре, с открытыми рукавами. Волосы, заколотые крупной золотой булавкой на маковке, падали на спину волнистой густой прядью.
В один июньский вечер, когда
заходило солнце и
в воздухе пахло сеном,
теплым навозом и парным молоком, во двор к Дюде въехала простая повозка, на которой сидело трое: мужчина лет тридцати
в парусинковом костюме, рядом с ним мальчик, лет семи-восьми,
в длинном черном сюртуке с большими костяными пуговицами, и молодой парень
в красной рубахе за кучера.
В серых сумерках повозка за повозкою выезжали на дорогу. До нас было еще далеко. Мы напились чаю и
зашли с Шанцером
в фанзу, где спали офицеры. Она была уже пуста. Мы присели на кхан (лежанку). Постланные на нем золотистые циновки были теплы, и
тепло было
в фанзе. Я прилег на циновку, положил под голову папаху; мысли
в голове замешались и медленно стали опускаться
в теплую, мягкую мглу.